Софья Смирнова: современной России ничего не надо

Родилась Софья Александровна в  городе Сухиничи, ранее относившемся к  Смоленской, а  ныне  — к  Калужской области. Во  время Великой Отечественной войны была эвакуирована в  Саранск, где закончила школу. Поступила в  Казанский университет на  геологический факультет и  после его окончания работала геологом в  Казахстане.

—  Почему вы  выбрали профессию геолога?
—  Я  любила путешествия и  романтику. Правда, уже учась в  университете, я  поняла, что это совершенно не  мое. Мне нравилось ездить в  экспедицию, ходить в  турпоходы, у  меня был второй разряд по  альпинизму. Но  геология как наука меня, как выяснилось, не  привлекала. В  Казахстане у  нас были довольно длинные полевые сезоны, мы  выезжали в  поле до  майских праздников и  возвращались после октябрьских праздников. Но  работать нравилось. Попала туда я  по  распределению. В  ту  пору распределяться старались в  какие-нибудь дальние романтические места. Выпускники института «дрались» за  Магадан, за  Камчатку, за  Казахстан. Чтобы меня распределили в  Казахстан, я  даже ездила на  прием к  министру геологии.

—  Как вы  стали жительницей Александрова?
—  Предприятие в  Александрове появилось по  инициативе института кристаллографии академии наук. Когда там были достигнуты определенные успехи в  разработках по  синтезу кварца, встал вопрос о  создании научной базы и  завода в  Александрове. А  в  Казахстане было такое шестое управление в  Министерстве геологии, которое занималось поисками пьезокварца. Поэтому, когда в  Александрове начали организовывать научно-исследователь-ский институт, нас с  мужем как специалистов по  пьезокварцу пригласили в  Александров (замуж я  вышла в  Казахстане, там у  меня сын родился). И  в  1965 году мы  сюда приехали. А  поскольку мы  не  были профессионалами по  росту кварца, то  мы  вначале работали в  геологическом отделе, который занимался природным пьезо-кварцем. А  потом заместитель директора Лев Николаевич Федчиков (очень колоритный мужчина и  специалист) уговорил меня перейти на  синтез. Сначала перешла на  синтез вторфлогопита (синтетическая слюда), по  нему я  защитила диссертацию. И  я  поняла, что это  — моя работа. Это мне все нравилось. У  нас была очень хорошая команда. К  сожалению, из  этой команды в  живых остались только двое, остальные отошли в  мир иной.
Но  потом, когда всё это распалось, меня перевели в  «Минерал». Я  благодарна этому предприятию, потому что очень много узнала нового. Направленность работы сменилась, но  мне очень интересно здесь работать. Я  технолог. Занимаюсь графеном и  гидроксилапатитом, который легко встраивается в  человеческий организм, например, в  костную ткань. Поэтому он  очень востребован в  медицине. К  сожалению, все заказы у  нас только из-за рубежа. Современной России ничего не  надо.

—  Как сотрудники ВНИИСИМСа и  вы  лично восприняли прекращение существования ВНИИСИМСа?
—  Во  ВНИИСИМСе была мощная исследовательская база, вплоть до  электронной микроскопии, свои рентгенометрические измерения, и  не  надо было куда-либо обращаться. Когда все это началось , не  знаю, как и  назвать этот беспредел, который произошел, все это просто повыкидывали. Специалисты разбежались, кто куда. Многие очень сильно переживали все эти изменения. Некоторые до  сих пор не  могут ходить в  магазин «Атак», потому что все напоминает о  ВНИИСИМСе. На  этих площадях раньше были научно-исследовательские отделы и  администрация. Для меня последней каплей было, когда я  увидела, как вырубают яблоневые деревья, которые мы  сажали. Но  теперь я  сюда спокойно хожу, я  всё это пережила.

—  Вы  помните свои впечатления от  Александрова, когда впервые в  него приехали?
—  Когда мы  приехали в  Александров, вышли на  вокзале из  электрички и  пошли по  центральной улице Ленина к  институту, здесь были деревянные тротуары. Мы  пришли в  ужас от  грязи и  неустроенности. У  нас даже было намерение вернуться обратно. Вначале мы  жили в  общежитии, потом была однокомнатная квартира, потом двухкомнатная и  последняя, которую мы  получили от  предприятия,  — это четырехкомнатная квартира, в  которой я  до  сих пор живу.

—  Со  времен деревянных тротуаров в  Александрове что-то изменилось?
—  Ну  что  вы, конечно! Александров очень изменился. Причем за  последние пять лет. Я  живу в  Черемушках. Сейчас там асфальтированные улицы, стали благоустроенные дворы, там Ледовый дворец построили…

—  А  чего в  Александрове не  хватает вам лично?
—  У  меня дача за  Черемушками. Там когда-то была городская свалка, а  потом свалку предложили ВНИИСИМСу в  качестве дачных участков. Эта свалка не  была такая, как теперь, которую у  нас из  города видно, и  я  не  знаю, как мы  с  ней будем бороться… Дача в  пределах пешей досягаемости  — примерно 3,5  километра. Я  когда раньше туда ходила, там было огромное поле, которое засевали горохом. Потом стали подрастать деревца. Там возникли волейбольные площадки, там возникли мамочки с  колясками, там стали запускать дельтапланы. Это место просилось под парк. И  что? Всё застроили коттеджами. В  Александрове в  любой участок, который свободен, моментально что-то «всовывают». В  Александрове зрелища есть, магазины есть (когда к  нам кто-то приезжает, спрашивает: у  вас что, на  каждого жителя по  магазину?, а  выйти погулять некуда.

—  Как полевой геолог и  человек, который причастен к  выращиванию искусственных минералов, вы  верите в  магические свойства камней, которые, как считается, могут повлиять на  судьбу человека?
—  Пожалуй, нет.

—  А  вот у  вас на  руке браслет из  какого-то камня.
—  Это  — опалесцирующий опал. Это сделано на  нашем производстве и  теперь это раритет. Это тот  же кварц, только другая модификация, полученная определенным способом.
Лет пять назад, когда я  оформляла визу в  Америку, на  собеседовании меня спросили, чем я  занимаюсь, я  сказала  — ростом кристаллов. А  этот джентльмен сразу  же сказал: значит, работаете «на  войну»? А  у  меня вот этот браслет был надет. Я  ему говорю, какая война! Вот  — это украшения для женщин. Я  его ношу, скорее, как память об  институте, где он  был сделан. Поскольку я  к  украшениям человек равнодушный. Но  вот этот браслетик я  люблю.
Когда я  к  своим родственникам еду (у  меня внучка вышла замуж за  американца), то  им  чего-нибудь такое везу. Им  очень нравится. У  меня два правнука. Русского языка не  знают. Русско-язычная у  нас  — это только моя внучка, а  вся остальная родня по-русски не  говорит. Ей  все как-то недосуг учить их  русскому языку. Хотя я  ее  за  это ругаю. Потому что мало  ли как сложится жизнь, может, у  нас наладятся отношения с  Америкой…
Должна сказать, что в  Америке среди обыденной жизни совершенно не  чувствуется какого-то неприятия русских, России. Это все политизировано, это все в  верхах происходит. А  нормальные люди  — они всегда доброжелательны, они всегда улыбаются, они всегда помогут. Вот я  иду с  дачи, меня обгоняют крутые автомобили. Я  иногда голосую. Навороченные автомобили очень редко остановятся, но  если едет машина попроще  — больше шансов. Рядом со  мной единственный раз женщина остановилась и  спросила: может, вас подбросить? В  Америке  же, если ты  идешь, а  мимо тебя кто-то едет, обязательно остановится.

—  Американцы добросердечнее россиян?
—  Это очень сложный вопрос. Когда-то и  мы  были добросердечными. Но  то, что происходит сейчас… Мы  жили в  те  времена, когда если тебя дома нет, а  ты  знаешь, что должны прийти, то  ты  на  двери оставляешь записочку: ключ под ковриком. Сейчас такое мыслимо  ли? Мы  сейчас все на  кодовых замках, отгородились заборами. У  нас на  дачах глухие заборы. Я  не  представляю: вот, приходит человек на  дачу и  сидит в  какой-то коробке, в  замкнутом пространстве. У  нас в  доме пять этажей, десять квартир  — мы  половина друг друга не  знаем. Мне много приходилось бывать за  рубежом и  не  только в  Америке. Там люди если оказались вместе в  лифте  — они здороваются, даже будучи незнакомыми. У  нас нет этого. Но  мы  такими раньше не  были. Сейчас исчезла граница между добром и  злом, все как-то смешалось, этот фетиш денег, деньги любой ценой…

—  Это уже неисправимо?
—  Я  думаю, да. Хотя мне не  хочется в  это верить. Потому что меняется психология человека. Когда он  видит, что одному позволено, он  думает: а  почему мне не  позволено? Он  начинает стремиться к  этому. Не  к  лучшему, а  к  тому, где комфортнее.
Когда я  слышу, что для больного ребенка нужно собрать 250 тысяч рублей, а  при этом у  нас в  стране столько долларовых миллиардеров, то  за  страну становится неловко.
ВНИИСИМС был уникальным институтом. Были еще аналогичные институты в  Новосибирске, в  Ставрополе, но  по  масштабам, по  широте исследований, по  широте синтезируемых минералов  — не  было. Это был действительно уникальный институт. Когда мои коллеги возмущаются, что института больше нет, я  им  говорю: как  бы ВНИИСИМС ни  был велик, но  это крупинка по  сравнению с  тем, что сделано со  страной. Ведь уничтожено всё, ничего нет.

—  Вы  ностальгируете по  Советскому Союзу?
—  Нет, я  не  ностальгирую. Я  довольно трезвомыслящий человек. Я  понимаю, что другого не  будет по  крайней мере на  моем веку. И  даже, я  думаю, на  период моих внуков. Я  не  знаю, что должно случиться, чтобы все поменялось. Случиться может в  России только страшное, как было в  1917  году. А  этого не  надо. Пусть лучше так будет, как сейчас. Люди в  итоге приспосабливаются, кто-то лучше, кто-то хуже. Люди возмущаются, протесты идут. Но  если начнется гражданская война,  — это не  приведи Господи. Этого  — не  надо.

Эдуард Егоров,
фото автора.